Саратовская специализированная коллегия адвокатов

Спросите любого следователя, помнит ли он свое первое уголовное дело. Конечно, помнит. Это, как первый сексуальный опыт, никогда не забывается.

Свой дебют я запомнил на всю жизнь и не только потому, что ничего подобного в моей жизни еще не происходило. Это был урок на сообразительность и оригинальность.

После окончания института меня распределили в Волгоградскую транспортную прокуратуру. Утром, девятого сентября, меня представили коллективу, а уже после обеда в кабинет зашел прокурор Подгорнов Николай Сазонович, положил мне на стол тоненькую папку и сказал: «Включайся в работу». Вид меня был, наверно, испуганный, поэтому добавил: «Дел бояться — в суд не ходить».

Дело, действительно, было несложное. Во время посадки на электричку пострадала женщина. Автоматические двери вагона закрылись, когда она встала на подножку, и ее протащило волоком вдоль платформы 20 метров. В общем, как в «черной» частушке: «Поезд поехал, пассажир побежал, долго я взглядом его провожал…»

Подозреваемые — машинист электровоза и его помощник. Первый допрос. Готовлюсь, как школьник к экзаменам. Машинисты, по возрасту, старше меня вдвое, снисходительно слушают, как я, поминутно заглядывая в книжки, задаю вопросы.

Выясняется, что следить за посадкой пассажиров должен помощник машиниста. Он объяснил, что на данном остановочном пункте имеется кривой участок пути, и ему не видно из кабины «хвост» вагона. О том, что двери закрываются, он объявил по громкой связи. Эти тетки с баулами прыгают в уходящий поезд, как будто он последний в их жизни. К концу допроса я уже сопереживал машинистам. Мне ничуть не было жаль этих безумных теток. Собственно, так и доложил прокурору. Николай Сазонович выслушал меня и сказал: «Нельзя сразу верить всем, а тем более каждому в отдельности. Побеседуй с потерпевшей».

И я отправился в больницу. Вместо тетки-камикадзе увидел молодую женщину с забинтованной головой и красивым именем Оля. Она, смущенно поправляя больничный халат, рассказала, что никаких предупреждений о закрытии дверей не слышала. Поставила ногу на первую ступеньку вагона, немного замешкалась. Двери внезапно закрылись, зажав ей правое плечо. Поезд поехал, она побежала.… Какой-то сердобольный пассажир вытолкал ее из вагона, и она упала на землю. Хорошо, что не под колеса. Анны Карениной из нее не получилось.

Через 10 минут разговора мне уже было жалко потерпевшую. Из больницы я ехал с противоречивым чувством. Жалко было всех, а себя еще больше. Вспомнив наказ Сазоныча, решил сам посмотреть место происшествия.

Приехав на остановочный пункт, я дождался электрички, встал рядом с локомотивом и посмотрел вдоль состава. Из открывшихся дверей, словно из тюбика, выдавливались пассажиры и ручейками растекались по перрону. У хвостового вагона толпились люди, видимость была хорошая. Электричка коротко свистнула, двери зашипев, закрылись и поезд, быстро набирая скорость, уехал. Все гениальное просто. Надо только оформить это событие следственным экспериментом. Коллеги на работе подсказали, эксперимент тогда будет достоверным, когда будут повторены все обстоятельства случившегося, до мельчайших подробностей.

Когда я объявил машинистам, что собираюсь повторить трюк с неудачной посадкой пассажира, они поинтересовались, кто будет играть роль этого пассажира. Каскадера у меня под рукой не было. И тогда я принял судьбоносное решение: роль потерпевшей будет играть сама потерпевшая.

Как не странно, на мое предложение Оля отреагировала спокойно, с какой-то безысходностью. Надо значит надо. Думаю, если бы она тогда знала, что перед ней вчерашний студент, и у меня это первое дело, вряд ли согласилась на эту авантюру.

Все уже было готово к эксперименту. Надо было приехать на ту самую платформу, дождаться электрички, расставить всех участников эксперимента там, где они находились девятого сентября в 7 часов утра. И посмотреть, видно ли из «головы» поезда его «хвост». Мне казалось, что, убедившись в хорошей видимости пассажиров у последнего вагона, подозреваемый тут же раскается, заплачет горючими слезами, и справедливость восторжествует.

До назначенного дня оставались какие-нибудь сутки. На планерке у прокурора я с гордостью сообщил, что завтра добуду неоспоримое доказательство вины машиниста. Николай Сазонович, в свойственной ему манере, охладил мой пыл: «Чтобы избежать ошибки, делай их медленнее. Событие произошло в начале сентября, а на дворе ноябрь. День уменьшился, ночи стали длиннее. Если раньше светало в 7 часов утра, то сейчас это происходит около 10 часов. Поэтому завтра у семичасовой электрички ты не увидишь не только „хвост“, но и середину состава. Понятые этот факт подтвердят, к великой радости машинистов. Куда потом этот протокол ты засунешь?» Ответ я знал…

Всю ночь я мучался вопросом, кто еще, кроме Бога может изменить время.

Если день нельзя повторить, его можно спрогнозировать. Но не ждать же целый год девятого сентября ради проведения следственного эксперимента в «аналогичных условиях освещенности». Да, видимо поезд ушел, в любом смысле этого выражения.

В эту ночь меня не покидало ощущение, что я стою на пороге открытия тайны бытия. Я мучительно утверждался в мысли, что прошлое возникает каждый день, будущее уничтожает прошлое и рождает настоящее, что не бывает одинаковых дней, так же как и людей.

Утро наступило с пониманием, что надо идти либо в церковь, либо в планетарий. Выбрал второе, потому что мнение этих специалистов хотя бы можно приобщить к делу в качестве доказательства.

В гробовой тишине планетария, под ночным мерцающим небесным сводом меня встретил старичок, похожий на Ойле-Лукойе. Скучая по посетителям, дедушка с таким энтузиазмом рассказал о мрачных прогнозах, ожидающих человечество, что мне показалось, он этому очень рад. Узнав, что мне нужна лишь справка о времени захода и восхода солнца на конкретные дни, потерял ко мне всякий интерес. Мне пришлось ждать полдня, пока такая справка была оформлена. Все-таки, погода бывает лучше синоптиков. Во всяком случае, не хуже.

Из содержания справки было видно, что естественная освещенность в 10 часов 12 минут завтрашнего дня соответствует такой же освещенности, какая была в 7 часов 5 минут девятого сентября. Это была важная справка. Окончательная бумага, броня, как сказал бы профессор Преображенский.

Оповестив всех участников эксперимента о предстоящем событии, я назначил встречу на той же самой платформе в 10 часов. Договорился с диспетчером, чтобы в это время через станцию проходила та же электричка, не нарушая графика движения. Правда, диспетчер предупредил, что поезд будет стоять одну минуту, ни секунды больше. Все ясно, работаем как в прямом эфире, без дублей.

И вот наступил мой звездный час. Машинистов и понятых отправил к месту остановки локомотива. Ольге предложил встать в конце платформы. На всякий случай приставил к ней сотрудника милиции. Мало ли что: вдруг так войдет в роль, что придется за ноги вытаскивать из дверей.

Томительное ожидание электрички. Моросит мелкий дождь, сумрачно. Сердце бешено колотится. А вдруг все зря? И ничего мы не увидим из-за серой дымки?…

10 часов 12 минут. Резкий приближающийся гудок. Из-за поворота вылетает поезд и начинает притормаживать. Машу руками, подавая знаки потерпевшей. Та становится у дверей последнего вагона. Вокруг нее суета. Вижу, как поток пассажиров, словно бурлящая река, пытается затащить ее в вагон и тут же выталкивает обратно. Но она терпит и жалобно смотрит в нашу сторону. В считанные секунды подбегаю к локомотиву. Там уже стоят понятые и подозреваемый. Предлагаю всем по очереди забраться в кабину машиниста и выглянуть в окно.

Осталось 20 секунд. Последним поднимаюсь в кабину. Откровенно говоря, хреново видно. Видимо, говорю это вслух, потому что потерпевшая, словно услышав меня, машет левой рукой, так же как в тот злополучный день, и я облегченно вздыхаю: «Видно…» Понятые, как по команде, закивали: «Конечно, видно…» В голове рождается вывод: если бы тогда машинист внимательнее смотрел вдоль поезда, он бы обязательно увидел зажатого дверьми человека и сразу остановил бы состав.

До конца стоянки осталось 10 секунд. Нас уже выпихивает из кабины машинист. Мы, как горох, прыгаем на платформу. Поезд трогается и улетает, как в песне, «в сиреневую даль».

Присев на одно колено, заполняю протокол, все подписывают. Помощник машиниста оправдывается, но его никто не слушает. Прощаюсь. Всем спасибо, все свободны, эксперимент окончен.

… Через несколько дней дело было передано в суд. Я стоял в полутемном коридоре и, затаив дыхание, слушал, как проходит судебное заседание. Через приоткрытую дверь было слышно, как судья монотонно зачитал протокол следственного эксперимента, вопросов и возражений по нему не возникло. Помощник машиниста признал свою вину, возместил ущерб, ему назначили условное наказание.

А Сазоныч, как всегда, выразился лаконично: «Зря народ говорит, что у нас только стрелочники виноваты…»