Саратовская специализированная коллегия адвокатов

23. 08. 95 в квартире по адресу… обнаружен труп несовершеннолетней девочки Надежды Александровны Н. 13 лет с признаками насильственной смерти… (из милицейской сводки)

Это случилось в субботний августовский вечер.

В этот день Александр Павлович Н. отпросился с работы пораньше и с нетерпением ждал приезда своей приемной дочери Нади с турбазы. Все было готово к встрече. Квартира прибрана, посуда, накопившаяся за время отсутствия жены, вымыта. Ожидая дочь, Александр Павлович не находил себе места. Он то и дело переставлял на столе вазы с конфетами и фруктами. В середине стола красовался большой круглый торт.

Выглядывая в очередной раз в окно, он замер на мгновение и, прислонившись лбом к стеклу, закрыл глаза… Целых двадцать дней он не видел дочери, весь август жил один. Жена, Анна Михайловна, за 13 лет совместной жизни впервые отправилась отдыхать по путевке на юг. Через три дня вся семья должна собраться вместе.

Александр Павлович в свои 43 года был тихим, семейным, хотя и непрактичным человеком. На работе, (а работал он около 10 лет программистом в НИИ) он пользовался уважением, но денег не скопил. Не было у них в семье ни дачи, ни машины. Но самое главное — не было детей. Трудно сказать, в чем была причина. Они оба с женой ходили на обследование к врачам, платили большие деньги за лечение, но те твердили одно: «Шансов практически нет». Однако это не мешало мужу трепетно любить жену. Понимая, какой трагедией является такое сообщение для супруги, он всячески пытался скрасить совместную жизнь.

После восьми лет брака оба поняли, что единственным выходом из сложившейся ситуации будет усыновление ребенка из детдома. Супруги хотели девочку. Не очень маленькую (все-таки годы не те), а лет пяти-семи.

Долгое время они посещали детские дома в городе. Выезжали даже в соседние области. После каждой поездки возвращались измученные и угнетенные. Десятки детских глаз, глядевшие на них с надеждой и беспредельной тоской, не давали покоя.

Заведующие детскими домами не раз напоминали о том, что дети поступают к ним из неблагополучных семей, физически и психически больными, среди них много подкидышей. Как отразится на них прошлая жизнь, не известно. Это сдерживало супругов и одновременно торопило, ведь не за горами старость.

И вот однажды они увидели в одном детском доме девочку десяти лет. Большие грустные глаза, худенькая, как тростиночка. Она шла по коридору, держа за руку другую девочку, помладше. Поминутно наклоняясь к ней, она что-то рассказывала. У нее было врожденное заикание, и до того она была хрупка и беззащитна, что у супругов защемило сердце. Приглядевшись к девочке, Анна Михайловна словно себя увидела в детстве. Те же косички вразлет, та же русая челка, штопанные на коленях колготки. Имя у девочки тоже было прекрасным и символичным — Надежда.

Дома муж и жена долго не могли уснуть. А наутро решили — удочеряем. Легко сказать, удочеряем. Как объяснила заведующая детским домом, Надя поступила два года назад. У нее нет родственников, кроме так называемой мамы, в отношении которой уже давно решается вопрос о лишении родительских прав. Органы, на которые возложена обязанность готовить соответствующие документы и принимать решения, не очень-то спешили это делать. Ее мать, спившаяся женщина, совершенно не интересовалась дочерью. После смерти бабушки, у которой Надя жила всю свою маленькую жизнь, мать переехала в другой город с очередным сожителем. Ребенок остался в пустой квартире. Когда Надю определили в детский дом, мать два раза приезжала туда, давала обещания забрать девочку, но дальше этого дело не шло. Не имея подтверждения разгульного образа жизни «мамы», да и не желая этим заниматься, инспекция по делам несовершеннолетних и суд всячески волокитили это дело.

С этой проблемой и столкнулись супруги. Три года они обивали пороги различных инстанций, три года посещали детский дом, и, наконец, добились решения суда о лишении родительских прав ее матери и удочерении ребенка.

И вот уже полтора года живет она в новой семье. Новые родители сменили место жительства, отдали ночь в новую школу. Надя училась хорошо, но к дому привыкала трудно. В один прекрасный день она сама подошла к Александру Павловичу и, опустив глаза, попросила: «Папа, расскажи о вас с мамой». Комок стоял в горле у родителей, когда учительница в школе рассказала им, как Надя на перемене с гордостью говорила подружкам: «Это моя мама сшила.… Это папа купил…». Да какие богатства могут сравниться с такими признаниями! И хотя семья жила скромно, счастье, детский смех не покидали эту квартиру. Всегда и везде они были втроем. Уезжая на юг, Анна Михайловна очень переживала расставание с дочкой. Очень скучал без них обеих Александр Павлович….

Все это промелькнуло в его сознании в то мгновение, когда он стоял у окна. Ну, вот и Надежда. Она шла по улице с подругами, что–то весело им рассказывала и помахивала полупустым рюкзаком. «У нее и походка стала как у меня», — подумал приемный отец.

Надя ворвалась в квартиру счастливая, загорелая, бросилась на шею отцу. «Что за синяки и царапины у тебя?», — заволновался тот. «В поход ходили», — радостно и взахлеб рассказывала девочка. Она сняла с головы сплетенный из кленовых листьев венок и с гордостью вручила отцу. Бережно положив на подоконник венок, он засуетился на кухне, стал накрывать на стол. А Надя, бросив рюкзак в прихожей, пошла в ванную комнату, помыться с дороги. Он не слышал, закрыла ли она дверь изнутри, был слишком занят мыслью о том, все ли он приготовил. Тут вдруг обнаружил, что не купил «фанту», которую девочка так любит. «Пока она купается, сбегаю в ближайший ларек», — решил он. Выбежав из квартиры и захлопнув дверь, добежал до ближайшего ларька, после чего вернулся домой. На все это ушло около 15 минут…

Так на следствии говорил Александр Павлович. Тем не менее, никто из допрошенных свидетелей не смог вспомнить, отлучался он куда — либо из квартиры и когда именно.

Возвратившись домой, он услышал, как в ванной по-прежнему шумела вода. Решив, что Надя одевается, он расставил бутылки с «фантой» на столе и стал ждать. Подождав минут шесть, подошел к ванной и позвал дочь. Тишина. Он постучал. Ответа не последовало. Тогда он потянул ручку двери — дверь открылась, и он увидел ужасную картину. На кафельном полу, головой к двери, раскинув в сторону ноги, лежала его Наденька. Голенькая, испуганными глазами она неподвижно смотрела вверх, рот был полуоткрыт, словно она хотела что-то крикнуть.

Именно такой ее сфотографировал криминалист, прибывший со следственной группой. Пока шел осмотр места происшествия, отец сидел в зале, сдавив ладонями голову. Сердце резала монотонная диктовка судмедэксперта: «Труп подростка 13 лет правильного телосложения, холодный на ощупь, трупных пятен нет, видимых повреждений нет. На бедрах и коленях гематомы размером 1,5 x 2 см. На правом виске ссадина, нижняя губа разбита, на подбородке след от крови…»

Понятых и свидетелей отпустили, а за стол напротив Александра Павловича сел следователь. Отодвинув в сторону торт и бутылки с «фантой», он начал заполнять бланк протокола. Увидев, как простыней накрывают тело его дочери, этот тихий, интеллигентный человек забился в истерике, которую смогли остановить силой несколько человек. Ни разговаривать, ни тем более допрашивать его в таком состоянии было нельзя. Но и оставлять его в квартире никто не решился. «Собирайтесь, поедете с нами в отдел», — сказал следователь.

Допросы в милиции результатов не дали. Александр Павлович смотрел на своих собеседников ничего не видящим взглядом и молчал. Вызванная телеграммой с юга Анна Михайловна была близка к обмороку. Ее жизнь превратилась в кошмар.

Допрашивая ее, следователь осторожно начал выяснять, какие отношения были между мужем и приемной дочерью. И тут до сознания Анны Михайловны дошло: ведь зайти в ванную к девочке мог только близкий человек. В противном случае она бы подняла шум. Этот шум наверняка услышали бы соседи (в хрущевских квартирах слышимость достаточно хорошая). Почему отсутствовали следы борьбы, следы взлома входной двери? Эти и другие вопросы не давали ей покоя.

А следователь ждал акта вскрытия. В связи с тем, что труп был отправлен в морг в выходной день, он вскрывался через сутки, в понедельник. Результат был ошеломляющий. Следователь читал и не верил глазам: «Смерть наступила от удара в висок.… Во влагалище потерпевшей обнаружены следы спермы…» Назначается еще одна экспертиза, и новое свидетельство: «Следы спермы соответствуют группе крови гр-на Н. Александра Павловича».

Повторные допросы жены были построены по иной схеме. Проявлял ли отец к приемной дочери чувства, не адекватные родительским? Анна Михайловна с нарастающим ужасом начала вспоминать о том, как подолгу засиживался вечером муж у кровати Надежды, гладил ее, целовал перед сном, заходил в ванную, когда та мылась, и без просьбы приносил туда ей то чистое полотенце, то душистое мыло. Как он сам стирал и гладил утюгом ее нижнее белье. Как сам покупал ей трусики и ночные рубашки, как радовался, видя ее разгуливающей в них по квартире. «Девочка у нас уже взрослая, будущая женщина, должна и одеваться, как подобает», — говорил он всякий раз. Все, что до этого Анна Михайловна расценивала как безграничную любовь и нежность отца к дочери, стало приобретать зловещий оттенок.

Соседи, допрошенные следователем, ничего существенного сказать не могли. Живет семья здесь недавно. Дочь отца любит, — отправляясь в школу, обязательно чмокнет его в щеку. Подружки Нади любят ходить к ним в гости, потому что дядя Саша всегда угостит их конфетами, расспросит о школе, семье, как они отдыхают.

По той же схеме был построен и допрос Александра Павловича. Ничего из сказанного женой и знакомыми он не отрицал. Дочь свою любит, кто мог совершить убийство, не знает. Понимает, что все улики складываются против него. Каждый допрос заканчивался бессмысленным бормотанием: «Доченька моя, прости, что не уберег…».

Следствием были испробованы многие способы. Подсаживали в камеру агентов. Бесполезно. Давали свиданья с женой. Та умоляла сознаться, а потом и вовсе прокляла, уехала из города к родственнице.

При повторном обыске квартиры нашли его рубашку со следами крови. Кровь той же группы, что и у девочки. Об этом сообщили подследственному, но он не смог вспомнить, откуда появились эти следы.

В следственном изоляторе сначала никто не знал, в чем тот обвиняется. Но однажды, после очередного допроса, контролер, закрывая за ним дверь камеры, не сдержавшись, с ненавистью сказал: «Таких гадов надо здесь давить, не доводя дело до суда». Узнав о фабуле дела, сокамерники (а среди них были отпетые уголовники) устроили ему настоящий террор. Никакими словами не описать те мучения и унижения, которые испытал за это время Александр Павлович. Над ним издевались, били каждый день. Работники СИЗО видели побои, но мер не принимали, ведь арестованный не жаловался. К концу месяца содержания под стражей он не мог ни говорить, ни двигаться. Но сносил все безропотно, жил как во сне, почти ничего не ел и, по-видимому, готовился к смерти.

Как не горько об этом вспоминать, при ознакомлении с делом он «сломался». Все было против него. Он только сказал: «Признаю, все равно не жить…»

На сорок пятый день ареста произошло страшное: Александр Павлович пытался повеситься. Его, хрипящего, полузадушенного, контролеры успели спасти. Обвинительное заключение было подписано прокурором, дело передано в суд. Но суд усмотрел недостатки следствия и вернул на дополнительное расследование. Были назначены экспертизы, в том числе и психиатрическая, которая, впрочем, существенных результатов не дала. Вменяем, а значит, ответственность нести может.

Дополнительное расследование было поручено другому следователю, которой решил идти от обратного, задавшись вопросом: зачем нормальному человеку это было нужно? Тем более в общую картину преступления не вписывались многолетняя искренняя любовь к приемной дочери. Неужели три года нервотрепки с удочерением стоили одной минуты низменного удовольствия? Нет, не получалось версии!

И тогда следователь принимает решение эксгумировать труп ребенка. Слава Богу, прошло немного времени, да и почва местного кладбища глинистая, не позволяющая трупу быстро разлагаться. Тело было доставлено на повторную экспертизу, где уже другой эксперт дает более точное заключение.

Дело в том, что в прежнем акте было сказано, что смерть наступила от удара в височную область твердым предметом. И хотя такого предмета не нашли, следственная группа работала именно по этой версии.

В новом заключении эксперт указал, что смерть могла наступить от удара виском о твердый предмет. Вот тогда–то и было исследовано все, что касалось первоначального осмотра места происшествия. С особой тщательностью были допрошены свидетели, понятые, работники милиции, присутствовавшие при первом осмотре, исследованы фотографии и киносъемка, сделанные криминалистом. Поза трупа и другие обстоятельства указывали еще и на то, что аналогичные повреждения погибшая могла получить, падая на пол. Синяки и ссадины на теле Надя, действительно, «приобрела» еще на турбазе.

При первом осмотре ванной комнаты никто не обратил внимания на обмылок, лежавший недалеко от тела. К счастью, был обнаружен след, прочерченный этим обмылком по гладкой поверхности кафельного пола. Начало траектории приходилось как раз туда, куда ступила своей ножкой Надя. Был проведен следственный эксперимент с применением специально изготовленного для этого случая манекеном, подходивший по росту, весу, конструкции подростка.

Были задействованы специалисты разных областей науки. Нет нужды описывать технологию повторного расследования. Но все специалисты пришли к выводу, что человек, а тем более подросток, перешагивающий чрез край ванны, резко теряет устойчивость, наступая на обмылок, и падение его неизбежно. А в данном случае оно произошло так, что головой, а точнее виском, потерпевшая, несомненно, ударяется о водопроводный кран. Падение и удар были такими сильными, что это сразу повлекло смерть.

Все это существенно меняло дело, если бы не следы изнасилования. И тут была проведена огромная работа. Вычислила по минутам отсутствие отца в тот злополучный момент. Нашлись не допрошенные ранее свидетели, которые подтвердили показания обвиняемого. Его действительно не было дома 15 минут.

Постепенно следователь пришел к выводу, что следы спермы не могли быть оставлены при жизни девочки. И, наконец, был установлен один санитар морга, опустившийся, больной, по сути, человек, дежуривший в ночь, когда был привезен труп в морг, и справивший свое удовольствие таким вот диким способом. Этим он занимался и раньше, делая исключение в тех случаях, когда, по его словам, «труп уж совсем скисший или порватый». Более того, его группа крови совпадала с группой крови обвиняемого.

Следы крови на рубашке, найденной при повторном обыске, действительно, принадлежали Наде. За несколько дней до случившегося отец вытирал ей нос, когда та разбила его, гуляя на улице.

Александр Павлович был тут же освобожден. Перед ним извинились. Но он уже ни на что не реагировал. За полгода он постарел на двадцать лет. Он вернулся в свою квартиру, где его никто не ждал. Жена, узнав о реабилитации, все равно не смогла с ним жить и уехала навсегда из города.

В квартире на подоконнике до сих пор лежит венок, сплетенный из кленовых листьев. Листья уже засохли и, ломаясь от легкого прикосновения, с треском падают на пол. Александр Павлович подолгу сидит у окна, смотрит на листья и машинально крошит их пальцами в мелкую, мелкую пыль…